Введение

В советской уголовно-процессуальной науке с середины 20 века и вплоть до начала нынешней правовой реформы одной из привлекательнейших с дискуссионных позиций тем была проблематика уголовно-процессуальных функций вообще и уголовного преследования — в частности [1]. Ее актуальность в настоящее время не снизилась, о чем свидетельствуют регулярно публикуемые работы на эту тему — как в формате результатов фундаментальных исследований, так и в формате прикладных изысканий. Несмотря на разработанность проблематики, наличие большого количества подходов, применяемых для ее исследования в рамках различных научных школ, до сих пор не снято логическое противоречие в части соотношения категорий «обвинение» и «уголовное преследование», заложенное российским законодателем в дефинитивных нормах ст. 5 УПК РФ. Попытке разрешить это противоречие и посвящена данная статья.

Основная часть

В классическом учебнике коллектива МГУ «Курс уголовного процесса» под редакцией Л.В. Головко [2] описывается научный спор между корифеями советского уголовного процесса — М.С. Строговичем, который воспринимал начало уголовного преследования с момента появления в поле зрения компетентных органов лица, предположительно совершившего преступления и получившего в связи с этим статус подозреваемого или обвиняемого [3, с. 59-65], и М.А. Чельцовым-Бебутовым [4, с. 348], утверждавшим, что уголовное преследование не обязательно носит персонифицированный характер и может вестись для установления неопределенного лица, в связи с этим оно начинается с момента возбуждения уголовного дела — вне зависимости от его возбуждения в формате inrem или inpersonam [2].

Непосредственное обращение к учебнику М.А. Чельцова-Бебутова показывает, что он не считает «неизвестность личности совершившего преступление человека» препятствием к «возбуждению уголовного преследования. В этом случае одной из первых задач преследования будет обнаружение предполагаемого виновника преступления» [4, с. 439]. Хотя при этом он и не отрицает «в высокой степени личный характер уголовного преследования» [4, с. 217], под которым в его концепции понимается непосредственное участиеуголовнопреследуемого лица в процессуальных действиях, которое выступает действенным способом защиты его интересов в уголовном деле).

В позиции М.А. Чельцова-Бебутовапо проблеме соотношения терминов «уголовное преследование» и «обвинение» мы видим взвешенный подход, который соответствует нашему пониманию корреляции данных категорий: «Понятие уголовного преследования, таким образом, шире понятия уголовного обвинения» [5, с. 89].

Однако не все ученые разделяли вышеизложенные взгляды М.А. Чельцова-Бебутова. В частности, Р.Д. Рахунов выступал за персонифицированный характер уголовного преследования, полагал, что эту деятельность нельзя осуществлять в отношении неустановленных лиц [6, с. 25]. Сходную позицию можно обнаружить в работах других авторов того периода[7, с. 106-107]. И, по утверждению Р.В. Мазюка, именно точка зрения М.С. Строговича была в науке в тот период доминирующей[8, с. 56].

Параллельно с описанной нами выше дискуссией бурно обсуждался не менее сложный для уголовно-процессуальной науки вопрос об уголовно-процессуальных функциях. Широкий экскурс в эту проблематику представлен в ряде работ, где приводится подробный анализ высказанных учеными позиций [9, 10, 11, 12, 13], в связи с чем мы повторять этот анализ не будем, а только отразим наиболее распространенные точки зрения по вопросу о понятии уголовно-процессуальной функции:

«1) функция — это основная установленная законом обязанность, в которой проявляется главное назначение, роль каждого участника процесса;

2) функция — это отдельный вид или направление уголовно-процессуальной деятельности, ее часть или круг деятельности одного или нескольких участников;

3) функция — это модель деятельности, ее направление, а не сама деятельность;

4) функция — это не вид и не само направление уголовно-процессуальной деятельности, а выраженные в направлениях этой деятельности назначение и роль участников процесса независимо от того, в каких именно стадиях и в какой последовательности они находят своей осуществление» [14, с. 35-36].

Проведя этимологический анализ данной категории на основе сравнения толкований слова «функция» в словарях русского языка, Е.Н. Гринюк пришла к верному, на наш взгляд, заключению, что «традиционным в русском языке является употребление термина «функция» в двух аспектах: 1) обязанность, круг деятельности, подлежащая исполнению работа; 2) назначение, роль. Оба варианта имеют особые смысловые оттенки. В первом случае подразумевается пассивно-вынужденный аспект (субъект обязан выполнить что-либо). Во втором случае имеется в виду большая свобода действий субъекта, наделенного определенными функциями, и речь идет о предназначении субъекта в системе определенных отношений»[15, с. 47]. По указанной причине данный автор считает «назначение и роль» более подходящими для определения уголовно-процессуальной функции.

Согласимся со мнением одного из авторов процитированной выше монографии, Е.А. Зайцевой, что «под функциями в уголовном судопроизводстве, исходя из идейных основ, заложенных в содержании ст. 15 УПК РФ, необходимо понимать отдельные направления уголовно-процессуальной деятельности, в которых участники уголовного процесса реализуют свое назначение согласно их правовому статусу, закрепленному в законе» [16, с. 254].

При этом мы должны отдавать себе отчет в том, что представленная в ст. 15 УПК РФ функциональная модель носит условный характер, т.к. она справедлива только для такого построения уголовно-процессуальных отношений, в которых реально соблюдены все условия реализации принципа состязательности сторон, где применяется называемый А.В. Смирновым «арбитральным» метод правового регулирования трехсубъектных правоотношений[17, с. 20-21] с лидирующим субъектом — судом — во главе всей системы взаимодействующих субъектов. Функциональная модель построения уголовного судопроизводства, проистекающая из содержания ст. 15 УПК РФ, по своей сути — нормативная абстракция, зачастую весьма далекая от действительности. А в реальной жизни, тонко подмечает А.В. Смирнов, происходит смешение состязательного и розыскного начал, и не только на уровне функций — но и на уровне принципов: расследование, где состязательные функции недостаточно дифференцированы, а уголовный преследователь совмещает выполнение обвинительных задач с некоторыми полномочиями судебного характера (здесь и далее курсив наш — М.Б.) , нельзя считать насквозь розыскным, если там обеспечивается формальная защита, действует презумпция невиновности, уважаются права личности[17, с. 7].

Аргументация уважаемого ученого видится нам весьма убедительной, что позволяет в рамках настоящейстатьи относиться к функциональной модели состязательности не как к «незыблемому» постулату, а как к достаточно высокой степени научной и нормативной абстракции, которую можно свободно толковать, оперируя теми или иными интерпретациями категорий «уголовно-процессуальная функция», «функция обвинения» и «уголовное преследование».

Итак, прежде всего обращает на себя внимание упоминание в тесте ст. 15 УПК РФ в числе основных уголовно-процессуальных функций термина «обвинение», который законодатель в п. 22 ст. 5 кодекса определяет как «утверждение о совершении определенным лицом деяния, запрещенного уголовным законом, выдвинутое в порядке, установленном настоящим Кодексом». Что есть в этом контексте слово «утверждение»? Это итогкакой-то уголовно-процессуальной деятельности, которая заложила надежный фундамент из доказательств для формулирования этого утверждения. Обвинение в таком смысле выступает нев роли самостоятельной уголовно-процессуальной функции, а является результатом расследовательской деятельности, в рамках которой лицо, совершившее преступление, устанавливается, изобличается собираемыми доказательствами, ограничивается в противодействии расследованию, обеспечивается комплексом прав против выдвигаемого обвинения, предстает перед судом как потенциальный виновный, подлежащий уголовному наказанию. Смысловая нагрузка термина «обвинение» в ст. 15 и п. 22 ст. 5 УПК РФ различна, потому что сфера употребления этого термина в обеих нормах разнится.

Очень близко к пониманию обвинения (как утверждения) примыкает позиция А.М. Ларина, Э.Б. Мельниковой и В.М. Савицкого, которые определяли обвинение как «…формулирование, обоснование и отстаивание следователем и прокурором вывода о совершении определенным лицом преступления»[18, с. 156]. Но в науке высказывалась и точка зрения на обвинение, как на процессуальную деятельность, направленную на изобличение лица и обоснование его уголовной ответственности [19, с. 11].

Е.Б. Мизулина ограничивала содержание обвинения только «деятельностью, осуществляемой указанными в законе лицами, по обоснованиюперед судом виновности подсудимого»[20, с. 4], что вполне вписывается в модель деятельности обвинителя в состязательномсудебном производстве. Кстати, в подобной манере характеризует не обвинение как таковое, а именно уголовное преследование, И.И. Григоренко: «под уголовным преследованием следует понимать строго регламентированную УПК РФ деятельность прокуроров и иных должностных лиц органов прокуратуры, органов и должностных лиц предварительного расследования и, в установленных законом случаях, частных лиц по изобличению перед органами правосудия лиц, совершивших преступления, и в  обращенном к суду требовании о признании их виновности и назначении им справедливого наказания»[21, с. 7]. Такое понимание сути анализируемой деятельности значительно сужает поле реализации уголовного преследования, сводит его к акту поддержания государственного обвинения в суде, фактически отождествляет его с государственным обвинением.

Как видим, работы авторов дореформенного и постреформенного периода новейшей истории России несут в себе одинаковый набор противоречивых выводов о сути уголовного преследования и обвинения, о соотношении этих категорий в нормативной лексике и доктрине. Это может быть обусловлено, в первую очередь, теми нормативными реалиями бытия в законодательном поле анализируемых нами терминов, о которых упоминал в своем исследовании Р.В. Мазюк[8].

М.С. Строгович в свое время писал, что «В уголовном процессе существуют три основных уголовно-процессуальных функции: 1) обвинение (уголовное преследование), 2) защита и 3) разрешение дела»[22, с. 189]. Ученый не разделял эти две категории: «Таким образом, уголовное преследование — это обвинение как уголовно-процессуальная функция, обвинительная деятельность, т.е. обвинение в первом и втором значении этого понятия. Обвинение как уголовно-процессуальная функция, иными словами, как уголовное преследование — крайне важная деятельность»[22, с. 190]. Безусловно, в тот период, когда в тексте действовавшего уголовно-процессуального закона не содержалось легальной дефиниции категории «обвинение», а сам термин «уголовное преследование» исчез из нормативной лексики отраслевого законодателя, подобные рассуждения имели право на существование. Они логично вписывались в нормативную модель обвинения, которая не содержала того противоречивого, двойственного разъяснения сути категории «обвинение», с которой мы сталкиваемся ныне.

Несколько иначе выглядит соотношение анализируемых категорий в современный период: мы видим, что законодатель в действующем УПК РФ разграничивает уголовное преследование и обвинение, формулируя для каждого термина свое нормативное определение в ст. 5, закрепляющей основные понятия кодекса. При этом мы отмечаем, что законодатель определяет категорию «уголовное преследование» в п. 55 ст. 5 через словосочетание «процессуальная деятельность», что подразумевает под собой комплекс различных процессуальных действий, протяженных во времени. А обвинение, по замыслу разработчиков УПК РФ, — это только утверждение. Сопоставительный анализ двух легальных дефиниций приводит нас к такому же выводу, что и обосновал в своих трудах М.А. Чельцов-Бебутов: «Понятие уголовного преследования … шире понятия уголовного обвинения»[5, с. 89], на что мы ранее обратили внимание в данной работе. Такой же точки зрения придерживается ряд современных авторов[23, с. 7; 24, с. 70; 25, с. 8].

Хотя есть и ученые, которые, также как и М.С. Строгович, полагают, что обвинение и уголовное преследование — суть одно и то же. Так, А.О. Машовец пишет: «Функционально структура принципа состязательности представлена взаимосвязанными и взаимообусловленными функциями обвинения (уголовного преследования), защиты и разрешения дела»[26, с. 50]. Отождествляет эти категории и В.П. Божьев[27, с. 3]; подобный взгляд на данные категории можно обнаружить в работах И.Б. Михайловской[28, с. 4], В.М. Бозрова[13, с. 73], Ф.М. Ягофарова [29]. Все три автора высказали суждения о тождественности анализируемых терминов уже в период действия УПК РФ, формулировки которого, по нашему глубокому убеждению, и создают благоприятную почву для таких дискуссий. В частности, обращение к содержанию той же самой ст. 5 УПК РФ показывает непоследовательность разработчиков данного акта в соблюдении таких концептуальных моментов, как «чистота» и «однозначность» терминологии. К слову, в п. 45 этой статьи дается легальное определение сторон в состязательном процессе, которыми называются «участники уголовного судопроизводства, выполняющие на основе состязательности функцию обвинения (уголовного преследования) или защиты от обвинения».

Так все-таки, продолжая наше исследование, зададимся вопросом: совпадают ли эти понятия, или прав М.А. Чельцов-Бебутов, что категория уголовного преследования шире по объему, чем обвинение? Неоднозначный ответ на этот вопрос находим в одной из фундаментальных работ по данной проблематике — в диссертационном исследовании Д.М. Беровой, гдеутверждается, что содержание функции обвинения «должно быть максимально широким», что она «пронизывает весь уголовный процесс, являясь его движущей силой, осуществляется на всех его стадиях»[12, с. 13], реализуется в виде отдельных подфункций:

«1) уголовное преследование, осуществляемое только в отношении конкретного лица. Начинается с момента появления подозреваемого или даже раньше — при проведении каких-то проверочных действий в отношении конкретного лица;

2) обвинение (в узком смысле слова). Начинается с момента, когда официально сформулировано обвинение в соответствующем процессуальном документе — постановлении о привлечении в качестве обвиняемого на следствии и обвинительного акта на дознании;

3) обоснование ранее предъявленного обвинения. Осуществляется при поддержании обвинения прокурором (или частным обвинителем) в судебных стадиях»[12, с. 13-14].

Данная градация, по нашему глубокому убеждению, несет в себе три спорных момента. Во-первых, мы наблюдаем необоснованное сужение сферы реализации уголовного преследования, которое автор воспринимает только как персонифицированное уголовное преследование; во-вторых, получается, что после привлечения лица в качестве обвиняемого (в ходе реализации второй подфункции) преследование уже не ведется, а ведется обвинение в узком смысле; в-третьих, неудачным видится наименование второй подфункции обвинения также обвинением, хоть и в узком смысле.

Р.В. Мазюк, посвятивший свое диссертационное исследование проблематике института уголовного преследования как совокупности уголовно-процессуальных норм, указывал, что «правовая природа уголовного преследования в российском уголовном судопроизводстве заключается в реализации функции обвинения посредством уголовно-процессуальной деятельности в отношении конкретного лица, по своим целям и предмету доказывания отличной от процессуальной деятельности по установлению события преступления и связанных с ним обстоятельств»[30, с. 14-15]. Из этого утверждения вытекает положение о нетождественности уголовного преследования и обвинения (с чем мы полностью согласны), а также вывод о том, что уголовное преследование этим автором не относится к уголовно-процессуальным функциям (это положение вызывает возражение), а считается особым видом уголовно-процессуальной деятельности, выступающим механизмом реализации функции обвинения. Именно такой подход подтолкнул указанного автора к идее исключить из п. 45 ст. 5 УПК РФ (где, фактически, ставится знак равенства между обвинением и уголовным преследованием как функцией) само упоминание об уголовном преследовании [30, с. 14].

Противоположную по сравнению с Р.В. Мазюком позицию в анализируемой нами дискуссии занимала Е.В. Шишкина, которая формировала свои выводы в контексте концепции М.А. Чельцова-Бебутова, считая «уголовное преследование и обвинение не тождественными, поскольку обвинение является формой уголовного преследования»[25, с. 8].Она выделила 2 вида функций (основные и дополнительные), отнеся к основному уголовное преследование наряду с защитой от уголовного преследования и судебным разрешением уголовного дела. В отличие от Р.В. Мазюка, она предлагала, наоборот, заменить в нормативной лексике в ч 2 ст. 15 УПК РФ функцию обвинения на функцию уголовного преследования, а из п. 45 ст. 5 УПК РФ исключить слово «обвинение»[25, с. 8].Такой взгляд на уголовное преследование, как на уголовно-процессуальную функцию, мы считаем более правильным, чем отождествление его с обвинением или игнорирование самого статуса уголовного преследования в функциональном построении уголовного процесса.

Специфический взгляд на перечень функций, реализуемых субъектами, осуществляющими досудебное производство, встречаем в диссертации М.Т. Аширбековой, которая выделяет «три уголовно-процессуальные функции: расследование, уголовное преследование и правозащиту», на основе чего предлагает градацию функционально-предметных видов процессуальной деятельности (она вводит в научный оборот этот оригинальный термин). К таковым она относит«преследование и правозащиту, которые соотносятся как этапы применения норм материального и процессуального закона: расследование — установление фактической основы дела, а уголовное преследование и правозащита— установление юридической основы дела и постановление правоприменительного акта»[31, с. 17]. Эта идея приводит указанного автора к выводу о том, что «Обвинение и уголовное преследование соотносятся как общее и частное: обвинение выступает общим (родовым) понятием, а уголовное преследование (должностное обвинение), частное обвинение и субсидиарное (дополнительное) обвинения — его видами» [31, с. 17].

Таким образом, данный подход М.Т. Аширбековой показывает, что уголовное преследование осуществляется только exofficio. Частное обвинение и субсидиарное обвинение уголовным преследованием, согласно концепции М.Т. Аширбековой, не являются. Однако, анализ ч. 1 ст. 20 УПК РФ, регламентирующей виды уголовного преследования, демонстрирует иной подход законодателя к этому вопросу: в его понимании «в зависимости от характера и тяжести совершенного преступления уголовное преследование, включая обвинение в суде, осуществляется в публичном, частно-публичном и частном порядке». Следовательно, деятельность частного обвинителя, по замыслу законодателя, также охватывается понятием «уголовное преследование».А  обращение к правовым позициям Конституционного Суда РФ показывает, что высший орган конституционного нормоконтроля признает за потерпевшим не только «право на участие в уголовном преследовании», но и активную реализацию самого преследования: «При этом потерпевший, будучи частным обвинителем и самостоятельно осуществляя уголовное преследование, вправе отказаться от его начала и продолжения…»[1]. Таким образом, Конституционный Суд РФ подтверждает, что у государственных органов отсутствует монополия на уголовное преследование, что, несмотря на публичный характер уголовного судопроизводства, частная инициатива в нем тоже уместна.

Очень категорично формулирует свое отношение к уголовному преследованию М.П. Бобылев, утверждая, что единственной функцией следователя является именно уголовное преследование, которое предстает как совокупность трех составных частей: обвинения, расследования и в некоторых случаях - разрешения уголовного дела[32, с. 14].

Широкий взгляд на сущность уголовного преследования находим в у                С.Д. Шестаковой, которая в 1998 г. справедливо отмечала, что «нельзя ограничиваться понятием функции обвинения, а следует говорить о более широком по содержанию направлении уголовно-процессуальной деятельности» —о функции уголовного преследования, под которой она подразумевает «направление уголовно-процессуальной деятельности по раскрытию преступлений, выявлению лиц, виновных в их совершении, и изобличению этих лиц в целях применения к ним уголовного закона» [33].

Эта позиция созвучна высказанному еще в 1979 г. мнению В.С. Зеленецкого, что обвинение предстает в качестве частной функции в структуре общесистемной функции уголовного преследования, которая последовательно реализуется и в досудебном производстве в виде следственного обвинения, и в судебныхстадиях в виде государственного обвинения [34, с. 23].

Подытоживая этот раздел дискуссии, можем констатировать, чтоуголовное преследование в вышеприведенных суждениях уважаемых ученых наделяется всеми признаками уголовно-процессуальных функций (основное направление уголовно-процессуальной деятельности, осуществляется представителями определенной стороны, в ней раскрывается ролевое предназначение носителя этой функции) что позволяет причислить ее к таковым.

Безусловно, данное утверждение может вызвать критическую оценку по той причине, что ст. 15 УПК РФ не упоминает среди уголовно-процессуальных функций, обеспечивающих работу «состязательной модели», уголовное преследование. Здесь уместно привести позицию Ф.М. Ягофарова, который в 2003 г. утверждал: «единственной целью разделения уголовно-процессуальных функций и их размежевания между собой является обеспечение состязательности уголовного судопроизводства. Думается, что для осуществления уголовного судопроизводства на основе состязательных начал необходимым и одновременно достаточным является выделение трех процессуальных функций: обвинение, защита и разрешение дела» [29]. Т.е. указанный автор объяснял самоценность трехчленной концепции уголовно-процессуальных функций исключительно целями обеспечения работы механизма реализации принципа состязательности сторон.

Уже после него, в 2012 г. В.М. Борзов дополнил концепт Ф.М. Ягофарова утверждением, что «если функции — это определенный класс явлений, то их всех объединяет в первую очередь то, что они выступают своеобразными проводниками состязательности… Уголовно-процессуальные функции есть зеркальное отражение такого существенного свойства уголовного судопроизводства, как состязательность» [13, с. 65].

Это подводит нас к выводу о том, что сфера применения категории «обвинение» в смысле основнойуголовно-процессуальной функции ограничена именно пределами реализации принципа состязательности сторон, и что только в этой сфере применения данный термин означает основную уголовно-процессуальную функцию. В ином контексте обвинение несет другую смысловую нагрузку, в связи с чем его отождествление с уголовным преследованием является неверным, и поэтому п. 45 ст. 5 УПК РФ диссонирует с нормативной концепцией функций, отраженной в ст. 15 УПК РФ. С учетом сказанного, полагаем разумной по факту (а не по аргументации) идею Р.В. Мазюка об исключении из п. 45 ст. 5 УПК РФ самого упоминания об уголовном преследовании (мы указывали ранее, что действующая формулировка фактически ставит знак равенства между обвинением и уголовным преследованием как функцией). Лексика п. 45 ст. 5 УПК РФ выстраивается в парадигме ст. 15 УПК РФ, следовательно она должна включать в себя только термины, описывающие абстрактную состязательную модель судопроизводства.

Ф.Н. Ягофаров, анализируя употребление категории «обвинение» в тексте УПК РФ, несколько категорично замечает, что «Если исходить из смысла п. 22 ст. 5 УПК, который гласит, что обвинение — это "утверждение о совершении определенным лицом деяния, запрещенного уголовным законом…", то можно сделать вывод: обвинение современным законодателем понимается только в материально-правовом смысле» [29]. Применительно к п. 22 ст. 5 УПК РФ это утверждение является справедливым, однако дальнейший анализ даже только дефинитивных норм, размещенных в данной статье, показывает, что законодатель вкладывает в «обвинение» различные уголовно-процессуальные смыслы. Так, п. 6 ст. 5 УПК РФ раскрывает понятие государственного обвинителя, осуществляющего одноименную деятельность в суде; в п. 47 перечисляются участники со стороны обвинения, что также отражает уголовно-процессуальную сущность принципа состязательности сторон; в п. 55 формулируется определение уголовного преследования как атрибутивной деятельности представителей стороны обвинения.

Заключение

Итак, проведенный анализ позволяет сделать следующие выводы:

1. В дореформенной уголовно-процессуальной научной литературе новейшего периода категория «уголовное преследование» использовалась с учетом нормативных реалий, согласно которым в уголовно-процессуальном законе употреблялось только слово «обвинение». Это обстоятельство подготовило почву для закрепления в тексте ст. 15 УПК РФ в системе уголовно-процессуальных функций исключительно термина «обвинение», который в совокупности с двумя другими основными уголовно-процессуальными функциями отражал состязательную модель построения трехсубъектных уголовно-процессуальных отношений с непременным участием суда, разрешающего правовой спор.

2. Термин «обвинение» в контексте ст. 15 УПК РФ обозначает основную уголовно-процессуальную функцию, поэтому сферу употребления указанного термина следует называть«функционально-состязательной». В указанной сфере, с учетом ст. 15 УПК РФ можно оперировать только категорией «обвинение», как наиболее ярко отражающей состязательную модель уголовного судопроизводства, как «движущую силу состязательного процесса», порождающую даже функцию защиты в качестве ответной реакции на обвинительную деятельность.

3. Содержание термина «обвинение» согласно трактовке п. 22 ст. 5 УПК РФ гораздо ýже, чем термина «уголовное преследование». В таком употреблении данная категория обозначает результат деятельности по изобличению преследуемого лица в виде утверждения о его виновности в совершении преступления, что позволяет воспринимать обвинение как компонент структуры более сложной и широкой по средствам, формам и срокам осуществления уголовно-процессуальной деятельности — «уголовного преследования», имеющего все признаки уголовно-процессуальной функции. Полагаем возможным назвать указанную сферу употребления термина «обвинение» —«функционально-структурной», отражающей структуру уголовного преследования как уголовно-процессуальной функции.

1. Очерк развития науки советского уголовного процесса / Алексеев Н.С., Даев В.Г., Кокорев Л.Д.; Науч. ред.: Алексеев Н.С. —Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1980. —252 c.

2. Курс уголовного процесса [Электронный ресурс] / Под ред. Головко Л.В. —Москва: Статут, 2016. —278 с. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

3. Строгович М.С. Уголовное преследование в советском уголовном процессе / Отв. ред.: Гродзинский М.М. —М.: Изд-во АН СССР, 1951. —191 c.

4. Чельцов М.А. Уголовный процесс. — М.: Юрид. изд-во МЮ СССР, 1948. — 624 c.

5. Чельцов М.А. Советский уголовный процесс: учебник. —2-е изд., перераб. —М.: Госюриздат, 1951. —511 с.

6. Рахунов Р.Д. Возбуждение уголовного дела в советском уголовном процессе. —М.: Госюриздат, 1954. —88 с.

7. Кукаров А.С. Об уголовном преследовании [К обсуждению проекта Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик] // Советское государство и право. —1958. —С. 106-107.

8. Мазюк Р.В. Возникновение, становление и развитие понятия «уголовное преследование» в российском уголовном судопроизводстве: учеб. пособие.— Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2007. — 79 с.

9. Даев В.Г. Процессуальные функции и принцип состязательности в советском уголовном процессе // Правоведение. —1974. —№ 1. —С. 48-72.

10. Мотовиловкер Я.О. Основные уголовно-процессуальные функции. —Ярославль: М-во высш. и сред. спец. образования РСФСР. Яросл. гос. ун-т, 1976. —94 с.

11. Кириллова Н. П. Процессуальные функции профессиональных участников состязательного судебного разбирательства уголовных дел в суде первой инстанции: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. —СПб., 2008. —52 с.

12. Берова Д.М. Основы теории функционализма в уголовном судопроизводстве: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. —Ростов-на-Дону, 2011. —48 с.

13. Бозров В.М. Основы теории уголовно-процессуальных функций. Общая часть: монография. —Екатеринбург: Издательский дом «Уральская государственная юридическая академия», 2012. —96 с.

14. Гринюк Е.Н. Роль прокурора в обеспечении прав участников досудебного производства по уголовным делам: моногр. / Е.Н. Гринюк, Е.А. Зайцева. —Волгоград: ВА МВД России, 2013. —212 с.

15. Гринюк Е.Н. Роль прокурора в обеспечении прав участников уголовного процесса на досудебных стадиях: дис. … канд. юрид. наук. —Волгоград, 2018. —280 с.

16. Зайцева Е.А. Понятие принципа состязательности сторон и его соотношение с состязательными началами уголовного судопроизводства // Черные дыры в Российском законодательстве. —2005. —№ 3. —С. 249-258.

17. Смирнов А.В. Модели уголовного процесса. —СПб.: Наука, ООО «Издательство «Альфа», 2000. —224 с.

18. Ларин А.М., Мельников Э.Б., Савицкий В.М. Уголовный процесс России. Лекции-очерки / Под ред. В.М. Савицкого. —М.: Изд-во БЕК, 1997. —314 c.

19. Фаткуллин Ф.Н. Изменение обвинения. —М.: Юрид. лит., 1971. —164 с.

20. Мизулина Е.Б. Уголовный процесс: Концепция самоограничения государства. —Тарту: ТУ, 1991. —147 с.

21. Григоренко И.И. Механизм реализации уголовного преследования в российском судопроизводстве: автореф. … канд. юрид. наук. —Воронеж, 2006. —26 с.

22. Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. Т. 1 / М. С. Строгович; АН СССР, Ин-т гос-ва и права. —М. : Наука, 1968. —470 c.

23. Горлова С.В. Уголовное преследование как проявление публичности в уголовном процессе: автореф. дис. … канд. юрид. наук. —Челябинск, 2006. —20 с.

24. Зайцева Е.А. Концепция развития института судебной экспертизы в условиях состязательного уголовного судопроизводства: дис. … д-ра юрид. наук. —В. 2 т. —М., 2008. —741 с.

25. Шишкина Е.В. Институт уголовного преследования: авторе. дис. … канд. юрид. наук. —Волгоград, 2008. —19 с.

26. Машовец А. О.Принцип состязательности и его реализация в предварительном следствии: дис. … к. ю. н. — Екатеринбург, 1994. —184 с.

27. Божьев В. П. Состязательность на предварительном следствии // Законность. —2004. —№ 1. —С. 3-6.

28. Михайловская И. Права личности — новый приоритет Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации // Российская юстиция. —2002. —№ 7. —С. 2-4.

29. Ягофаров Ф.М. Механизм реализации функции обвинения при рассмотрении дела судом первой инстанции: дис. ... канд. юрид. наук. —Оренбург, 2003. —149 с. [Электронный ресурс]. URL: https://kalinovsky-k.narod.ru/b/yagof/Yagof-0.htm (дата обращения: 26.03.2024).

30. Мазюк Р.В. Уголовное преследование в российском уголовном судопроизводстве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. —Иркутск, 2007. —23 с.

31. Аширбекова М.Т. Принцип публичности уголовного судопроизводства: понятие, содержание и пределы действия: дис. … д-ра юрид. наук.— Волгоград, 2009. —485 с.

32. Бобылев М.П. Обвинение как предмет уголовного правосудия в современной России: автореф. дис. … канд. юрид. наук. —Уфа, 2004. —23 с.

33. Шестакова С.Д. Проблемы состязательности в российском уголовном процессе: дис. ... канд. юрид. наук. —СПб.,1998. —184 с. [Электронный ресурс]. URL: https://kalinovsky-k.narod.ru/b/shest/shest_1_1.htm (дата обращения: 7.04.2024).

34. Зеленецкий В.С. Возбуждение государственного обвинения в советском уголовном процессе. —Харьков: Вища школа, 1979. —144 с.